Неточные совпадения
— Выжил глупый старик из ума, и больше ничего, — сказал
генерал. — Только я не
вижу, чем тут я могу пособить.
— Да как сказать — куда? Еду я покуда не столько по своей надобности, сколько по надобности другого.
Генерал Бетрищев, близкий приятель и, можно сказать, благотворитель, просил навестить родственников… Конечно, родственники родственниками, но отчасти, так сказать, и для самого себя; ибо
видеть свет, коловращенье людей — кто что ни говори, есть как бы живая книга, вторая наука.
В соседстве, в десяти верстах от его деревни, проживал
генерал, отзывавшийся, как мы уже
видели, не совсем благосклонно о Тентетникове.
Так мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее не сводит
Какой-то важный
генерал.
Друг другу тетушки мигнули,
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
«Взгляни налево поскорей». —
«Налево? где? что там такое?» —
«Ну, что бы ни было, гляди…
В той кучке,
видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал… —
«Кто? толстый этот
генерал...
— Еще бы; а вот
генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она
видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она знает…
Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию. Они
видели в нем опрометчивость и дерзость молодого человека. Поднялся ропот, и я услышал явственно слово «молокосос», произнесенное кем-то вполголоса.
Генерал обратился ко мне и сказал с улыбкою: «Господин прапорщик! Первые голоса на военных советах подаются обыкновенно в пользу движений наступательных; это законный порядок. Теперь станем продолжать собирание голосов. Г-н коллежский советник! скажите нам ваше мнение!»
Я, тот самый я, которого вы изволите
видеть теперь перед собою, я у князя Витгенштейна [Витгенштейн Петр Христианович (1768–1842) — русский
генерал, известный участник Отечественной войны 1812 года на петербургском направлении.
— Что это? Что это — а? Что это! — бледный, задыхаясь, говорил он, держась за щеку. — Бесчестье? Ты заплатишь мне за это! Сейчас просьбу генерал-губернатору: вы
видели?
— А спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает?
Генерала! А нас с тобой не
видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
Дома мы узнали, что генерал-губернатор приглашает нас к обеду. Парадное платье мое было на фрегате, и я не поехал. Я сначала пожалел, что не попал на обед в испанском вкусе, но мне сказали, что обед был длинен, дурен, скучен, что испанского на этом обеде только и было, что сам губернатор да херес. Губернатора я
видел на прогулке, с жокеями, в коляске, со взводом улан; херес пивал, и потому я перестал жалеть.
Если б
видели наши столичные чиновные львы, как здешние служащие (и сам генерал-губернатор) скачут по этим пространствам, они бы покраснели за свои так называемые неусыпные труды…
— А, он хочет
видеть во всей прелести? Пускай
видит. Я писал, меня не слушают. Так пускай узнают из иностранной печати, — сказал
генерал и подошел к обеденному столу, у которого хозяйка указала места гостям.
— Хотите водки? — обратился он по-французски к подошедшему англичанину. Англичанин выпил водки и рассказал, что посетил нынче собор и завод, но желал бы еще
видеть большую пересыльную тюрьму, — Вот и отлично, — сказал
генерал, обращаясь к Нехлюдову, — можете вместе. Дайте им пропуск, — сказал он адъютанту.
— Хорошо, заканчивайте, — сказал решительно и строго
генерал и направился своими большими шагами невывернутых ног решительной, мерной походкой в кабинет. — Приятно
видеть, — сказал
генерал Нехлюдову грубым голосом ласковые слова, указывая ему на кресло у письменного стола. — Давно приехали в Петербург?
— «А спроси, — отвечаю ей, — всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух али другой какой?» И так это у меня с того самого времени на душе сидит, что намеднись сижу я вот здесь, как теперь, и
вижу, тот самый
генерал вошел, что на Святую сюда приезжал: «Что, — говорю ему, — ваше превосходительство, можно ли благородной даме воздух свободный впускать?» — «Да, отвечает, надо бы у вас форточку али дверь отворить, по тому самому, что у вас воздух несвежий».
И сделал ее. Через десять лет мы его уже
видим неутомимым секретарем Канкрина, который тогда был генерал-интендантом. Еще год спустя он уже заведует одной экспедицией в канцелярии Аракчеева, заведовавшей всею Россией; он с графом был в Париже во время занятия его союзными войсками.
—
Видели вы
генерала Дубельта?
Нашелся другой чудак,
генерал Вельяминов. Года два он побился в Тобольске, желая уничтожить злоупотребления, но,
видя безуспешность, бросил все и совсем перестал заниматься делами.
Впоследствии я много
видел мучеников польского дела; Четьи-Минеи польской борьбы чрезвычайно богаты, — а Цеханович был первый. Когда он мне рассказал, как их преследовали заплечные мастера в генерал-адъютантских мундирах, эти кулаки, которыми дрался рассвирепелый деспот Зимнего дворца, — жалки показались мне тогда наши невзгоды, наша тюрьма и наше следствие.
Его величество,
видя, как вы мало исправились, изволил приказать вас отправить обратно в Вятку; но я, по просьбе
генерала Дубельта и основываясь на сведениях, собранных об вас, докладывал его величеству о болезни вашей супруги, и государю угодно было изменить свое решение.
22 июля после молебна и парада (был табельный день) прибежал надзиратель и доложил, что генерал-губернатор желает меня
видеть. Я отправился. А. Н. Корф принял меня очень ласково и беседовал со мной около получаса. Наш разговор происходил в присутствии ген. Кононовича. Между прочим, мне был предложен вопрос, не имею ли я какого-либо официального поручения. Я ответил: нет.
— Я теперь во хмелю,
генерал, — засмеялась вдруг Настасья Филипповна, — я гулять хочу! Сегодня мой день, мой табельный день, мой высокосный день, я его давно поджидала. Дарья Алексеевна,
видишь ты вот этого букетника, вот этого monsieur aux camеlias, [господина с камелиями (фр.).] вот он сидит да смеется на нас…
— Гм. Я опасаюсь не того,
видите ли. Доложить я обязан, и к вам выйдет секретарь, окромя если вы… Вот то-то вот и есть, что окромя. Вы не по бедности просить к
генералу, осмелюсь, если можно узнать?
— Да разве ты что-нибудь знаешь?
Видишь, дражайший, — встрепенулся и удивился
генерал, останавливаясь на месте как вкопанный, — я, может быть, тебе напрасно и неприлично проговорился, но ведь это потому, что ты… что ты… можно сказать, такой человек. Может быть, ты знаешь что-нибудь особенное?
— Отпустить! Помилуйте, я так много слышала, так давно желала
видеть! И какие у него дела? Ведь он в отставке? Вы не оставите меня,
генерал, не уйдете?
— Ах,
генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и не настаиваю и вас не удерживаю, хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь
видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Это… это генерала-с. Действительно не пускал, и ему к вам не стать. Я, князь, человека этого глубоко уважаю; это… это великий человек-с; вы не верите? Ну, вот
увидите, а все-таки… лучше бы, сиятельнейший князь, вам не принимать его у себя-с.
Генерал день и ночь был занят, хлопотал о делах; редко
видели его более занятым и деятельным, — особенно по службе.
Я засмеялся и говорю: «Слушай, говорю,
генерал, если бы кто другой мне это сказал про тебя, то я бы тут же собственными руками мою голову снял, положил бы ее на большое блюдо и сам бы поднес ее на блюде всем сомневающимся: „Вот, дескать,
видите эту голову, так вот этою собственною своею головой я за него поручусь, и не только голову, но даже в огонь“.
Я,
видите ли, отчасти хотел, чтоб и
генерал отыскал-с.
— Заснуть! — крикнул
генерал. — Я не пьян, милостивый государь, и вы меня оскорбляете. Я
вижу, — продолжал он, вставая опять, — я
вижу, что здесь всё против меня, всё и все, Довольно! Я ухожу… Но знайте, милостивый государь, знайте…
— Вот
видите, — снисходительно одобрил
генерал, — случай со мной, конечно, выходит из обыкновенных, но не заключает в себе и ничего необычайного.
— А я не намерен; спасибо. Я здесь от вас направо первая дверь,
видели? Ко мне постарайтесь не очень часто жаловать; к вам я приду, не беспокойтесь.
Генерала видели?
Генеральша на это отозвалась, что в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака». В заключение всего
генерал заметил, что супруга его принимает в князе участие точно как будто в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно стала ласкать;
видя это, Иван Федорович принял на некоторое время весьма деловую осанку.
Нина Александровна,
видя искренние слезы его, проговорила ему наконец безо всякого упрека и чуть ли даже не с лаской: «Ну, бог с вами, ну, не плачьте, ну, бог вас простит!» Лебедев был до того поражен этими словами и тоном их, что во весь этот вечер не хотел уже и отходить от Нины Александровны (и во все следующие дни, до самой смерти
генерала, он почти с утра до ночи проводил время в их доме).
— Я
видел настоящего толкователя Апокалипсиса, — говорил
генерал в другом углу, другим слушателям, и, между прочим, Птицыну, которого ухватил за пуговицу, — покойного Григория Семеновича Бурмистрова: тот, так сказать, прожигал сердца.
—
Видите ли вы эти освещенные бельэтажи, — говорил
генерал, — здесь всё живут мои товарищи, а я, я из них наиболее отслуживший и наиболее пострадавший, я бреду пешком к Большому театру, в квартиру подозрительной женщины!
«Ты вот презираешь и
генералов, и генеральство, — говорил он ему иногда шутя, — а посмотри, все „они“ кончат тем, что будут в свою очередь
генералами; доживешь, так
увидишь».
— Как истинный друг отца вашего, желаю предупредить, — сказал
генерал, — я, вы
видите сами, я пострадал, по трагической катастрофе; но без суда! Без суда! Нина Александровна — женщина редкая. Варвара Ардалионовна, дочь моя, — редкая дочь! По обстоятельствам содержим квартиры — падение неслыханное! Мне, которому оставалось быть генерал-губернатором!.. Но вам мы рады всегда. А между тем у меня в доме трагедия!
Увидев Ганю, он ядовито улыбнулся и прошептал про себя: «Вишь!» На
генерала и на Афанасия Ивановича он взглянул без смущения и даже без особенного любопытства.
Он был рад всем, кого
видел кругом себя в эти три дня, рад Коле, почти от него не отходившему, рад всему семейству Лебедева (без племянника, куда-то исчезнувшего), рад самому Лебедеву; даже с удовольствием принял посетившего его еще в городе
генерала Иволгина.
— Вот что, князь, — сказал
генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только
видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
Но мы уже
видели, что
генерал наделал каких-то бед и у Лизаветы Прокофьевны.
— О, на этот счет можно без всякой церемонии, если только тебе, мой друг, угодно его
видеть, — спешил разъяснить
генерал.
Приезд генерал-губернатора всех занимает, разумеется в совершенно другом отношении, нежели меня. Я хочу только повидаться с ним и переговорить насчет некоторых из наших. Может быть, из этого что-нибудь и выйдет. С такою целью я по крайней мере хочу его
видеть.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и умирают»),
видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю московскую публику), спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
Мы стали ходить два раза в неделю в гусарский манеж, где на лошадях запасного эскадрона учились у полковника Кнабенау, под главным руководством
генерала Левашова, который и прежде того,
видя нас часто в галерее манежа во время верховой езды своих гусар, обращался к нам с приветом и вопросом: когда мы начнем учиться ездить?
Отличились четыре генерал-адъютанта, а Ростовцев, тот просто истощается в низости; нет силы
видеть такие проявления верноподданничества.
— Да-с, можем сказать, что поистине какую-то бесшабашную пору прожили, — вмешался еще не старый статский
генерал. — Уж и теперь даже вспомнить странно; сам себе не веришь, что собственными глазами
видел. Всюду рвались и везде осрамились.
— Это очень интересный опыт. Он у нас будет производиться на одной частной квартире над кроликами. Ни одного ученого
генерала не будет. Хотите
видеть?